Ещё Морриса в ленту 🥰 Принты Морриса, сейчас известны по всему миру и до сих пор используются в набивке тканей или для обоев. Гений художника опередил время на несколько веков вперед. И отчасти благодаря Моррису раскрылся гений Моргана, который выполнял свои керамические работы по его рисункам- паттернам.
Когда еще слова «дизайн» не существовало, один англичанин решил посвятить ему жизнь. То, что создал этот первопроходец, трудно даже перечислить... А умер совершенно несчастным.
Уильям Моррис всю жизнь служил красоте не как жрец, но как чернорабочий. А мог бы жизнь просвистать скворцом, заесть ореховым пирогом... Он не только учился, но и роскошествовал на -медные» деньги: его отец очень удачно вложился в медные рудники, так что образованный отпрыск мог без помех упиваться вальтерскоттовскими сказками о поэтическом Средневековье и скакать верхом на пони в игрушечных латах по собственному Шервудскому лесу, а затем поступить в Оксфорд, где, по словам будущего Морриса-социалиста, золотая молодежь готовилась к тяготам будущей жизни за счет чужих трудов.
Ему все давалось играючи: захотел писать стихи - и был признан одним из королей поэзии, вздумал заняться живописью - и молниеносно сделался художником, чьи картины висят в музеях. Влюбился в сказочную красавицу - и стал ее мужем. Затеял фирму прикладных искусств - и превратился в законодателя мод и основоположника дизайна.
И все-таки на закате своей не особенно долгой жизни Уильяму Моррису иной раз хотелось воскликнуть вслед за Пушкиным: догадал меня черт с душой и талантом родиться в викторианской Англии! Хотя Пушкин по праву рождения принадлежал к уходящей с исторической сцены аристократии крови, а Моррис - к прочно утвердившейся аристократии денег. И чего, спрашивается, не хватало баловню судьбы?
Королева Виктория воссела на престол, когда маленькому Уильяму было три года. Викторианство (1837 -1901) - период расцвета английской буржуазности, полоса уверенной стабильности. В такие периоды интеллектуалы не опасаются за свое благополучие, а задаются вопросом, какой ценой «завоевано счастье». Цена оказалась немалая: именно викторианская эпоха подсказала Герберту Уэллсу будущее разделение человечества на милых инфантильных элоев и страшных людоедов-морлоков.
Преображение романтического шалопая в служителя красоты зафиксировано в его письмах 1855 года сначала университетскому другу, а затем и матери. Другу: «Ранним утром мы выехали из Шартра - было около шести утра. Таких красивых полей я в жизни никогда не видел. Казалось, они не принадлежат человеку и посеяны не для того, чтобы в конце концов их косили, собирали в амбары и кормили скот. Казалось, их сеяли только для красоты, дабы они расцветали среди деревьев, смешавшись с цветами, с алым чертополохом, синими васильками и красными маками вместе с пшеницей - вблизи фруктовых деревьев, в их тени, густо покрывая склоны небольших холмов, доходя до их вершины, достигая самого неба. Наконец, прибыли в Лувьер. Там стоит великолепная церковь, снаружи она словно бы наряжена в несравненном пламенеющем стиле (хотя и позднем), с превосходными парапетами и окнами. Снаружи церковь настолько величественна и парадна, что я оказался совершенно неподготовлен к тому, что увидел внутри. Я был почти ошеломлен...»
А дальше последовали ужасы технического прогресса: «...Но вынуждены были распрощаться со всем этим и отправиться в Руан грязным, дурно пахнущим, грохочущим и пронзительно свистящим поездом, которому безразличны горы и долины, тополя и липы, полевые маки или синие васильки, чертополох и вика, белые вьюнки и ломоносы, золотой цветок св. Иоанна. Ему безразличны и башни, и шпили, и купола. Он будет так же грохотать под куполами Шартра или башнями Руана, как близ Версаля или купола собора Инвалидов. Поистине железные дороги отвратительны».
И судьбоносное письмо матери: «Мне теперь хочется стать архитектором - заняться делом, к которому я давно испытывал призвание, даже когда собирался принять сан священника. ...Возможно, ты подумаешь, что надо мною будут смеяться, называть непоседой, непутевым малым, - я не сомневаюсь, что так и будут говорить, но и я, в свою очередь, постараюсь устыдить их (и да поможет мне в этом Бог), упорно и настойчиво трудясь».
